Аэлита - Страница 43

— Мстислав Сергеевич, — позвал Гусев; он теперь сидел, трогая голову, и плюнул кровью, — всех наших побили… Мстислав Сергеевич, что же это такое?.. Как налетели, налетели, начали косить… Кто убитый, кто попрятался. Один я остался… Ах, жалость!..

Он поднялся, дуром ткнулся по комнате, шатаясь остановился перед бронзовой статуей, видимо, какого-то знаменитого марсианина. — Ну, погоди! — схватил статую и кинулся к двери.

— Алексей Иванович, зачем?

— Не могу. Пусти.

Он появился на террасе. Из-за крыльев проплывавшего мимо корабля блеснули выстрелы. Затем, раздался удар, треск. — Ага! — закричал Гусев. Лось втащил его в комнату, захлопнул дверь.

— Алексей Иванович, поймите — мы разбиты, всё кончено. Нужно спасать Аэлиту.

— Да что вы ко мне с бабой вашей лезете!..

Он быстро присел, схватился за лицо, засопел, топнул ногой, и точно доску внутри его стали разрывать:

— Ну и пусть кожу с меня дерут. Неправильно всё на свете. Неправильная эта планета, будь она проклята! «Спаси, говорят, спаси нас»… Цепляются… «Нам говорят, хоть бы как-нибудь да пожить. Пожить!..» Что же я могу… Вот — кровь свою пролил. Задавили. Мстислав Сергеевич, ну ведь сукин же я сын, — не могу я этого видеть… Зубами мучителей разорву…

Он опять засопел и пошёл к двери. Лось взял его за плечи, встряхнул, твёрдо взглянул в глаза:

— То, что произошло — кошмар и бред. Идём. Может быть, мы пробьёмся. Домой, на землю.

Гусев мазнул кровь и грязь по лицу:

— Идём!

Они вышли из комнаты на кольцеобразную площадку, висящую над широким колодцем. Винтовая лесенка спиралью уходила вниз по внутреннему его краю. Тусклый свет зарева проникал сквозь стеклянную крышу в эту головокружительную глубину.

Лось и Гусев стали спускаться по узкой лесенке, — там внизу было тихо. Но наверху всё сильнее трещали выстрелы, скрипели, задевая о крышу, днища кораблей. Видимо, началась атака на последнее прибежище сынов неба.

Лось и Гусев бежали по бесконечным спиралям. Свет тускнел. И вот они различили внизу маленькую фигурку. Она едва ползла навстречу. Остановилась, слабо крикнула:

— Они сейчас ворвутся. Спешите. Внизу — ход в лабиринт.

Это был Гор, раненый в голову. Облизывая губы, он сказал:

— Идите большими тоннелями. Следите за знаками на стенах. Прощайте. Если вернётесь на землю — расскажите о нас. Быть может, вы на земле будете счастливы. А нам — ледяные пустыни, смерть, тоска… Ах, мы упустили час… Нужно было свирепо и властно, властно и милосердно любить жизнь…

Внизу послышался шум. Гусев побежал вниз. Лось хотел было увлечь за собой Гора, но марсианин стиснул зубы, вцепился в перила:

— Идите. Я хочу умереть.

Лось догнал Гусева. Они миновали последнюю кольцеобразную площадку. От неё лесенка круто опускалась на дно колодца. Здесь они увидели большую, каменную плиту с ввёрнутым кольцом, — с трудом приподняли её: — из тёмного отверстия подул сухой ветер.

Гусев соскользнул вниз первым. Лось, задвигая за собой плиту, увидел, как на кольцеобразной площадке появились едва различаемые в красном сумраке фигуры солдат. Они побежали вверх по винтовой лестнице. Гор протянул им руки, и упал под ударами.

ЛАБИРИНТ ЦАРИЦЫ МАГР

Лось и Гусев, протянув руки, осторожно двигались в затхлой и душной темноте.

— Заворачиваем.

— Узко?

— Широко, руки не достают.

— Опять какие-то колонны.

Не менее трёх часов прошло с тех пор, когда они спустились в лабиринт. Спички были израсходованы. Фонарик Гусев обронил ещё во время драки. Они двигались в непроглядной немой тьме.

Тоннели бесконечно разветвлялись, скрещивались, уходили в глубину. Слышался иногда чёткий, однообразный шум падающих капель. Расширенные глаза различали неясные, сероватые очертания, — но эти зыбкие пятна были лишь галлюцинациями темноты.

— Стой.

— Что?

— Дна нет.

Они стали, прислушиваясь. В лицо им тянул слабый, сухой ветерок. Издалека, словно из глубины доносились какие-то вздохи, — вдыхание и выдыхание. Неясной тревогой они чувствовали, что перед ними — пустая глубина. Гусев пошарил под ногами камень и бросил его в темноту. Спустя много секунд донёсся слабый звук падения.

— Провал.

— А что это дышит?

— Не знаю.

Они повернули и встретили стену. Шарили направо, налево, — ладони скользили по обсыпающимся трещинам, по выступам сводов. Край невидимой пропасти был совсем близко от стены, — то справа, то слева, то опять справа. Они поняли, что закружились и не найти прохода, по которому вышли на этот узкий карниз.

Они прислонились рядом, плечо к плечу, к шершавой стене. Стояли, слушая усыпительные вздохи из глубины.

— Конец, Алексей Иванович?

— Да, Мстислав Сергеевич, видимо — конец.

После молчания Лось спросил странным голосом, негромко:

— Сейчас — ничего не видите?

— Нет.

— Налево, далеко.

— Нет, нет.

Лось прошептал что-то про себя, переступил с ноги на ногу.

— Всё потому, что упёрлись лбом в смерть, — сказал он, — ни уйти от неё, ни понять её, ни преодолеть.

— Вы про кого это?

— Про них. Да и про нас.

Гусев тоже переступил, вздохнул.

— Вон она, слышите, дышит.

— Кто, — смерть?

— Чёрт её знает кто. Конечно — смерть. — Гусев заговорил словно в раздумьи. — Я об ней много думал, Мстислав Сергеевич. Лежишь в поле с винтовкой, дождик, темно, почти что, как здесь. О чём ни думай — всё к смерти вернёшься. И видишь себя, — валяешься ты оскаленный, окоченелый, как обозная лошадь с боку дороги. Не знаю я, что будет после смерти, — этого не знаю. Это — особенное. Но мне здесь, покуда я живой, нужно знать: падаль я лошадиная, или я человек? Или это всё равно? Или это не всё равно? Когда буду умирать — глаза закачу, зубы стисну, судорогой сломает, — кончился… в эту минуту — весь свет, всё, что я моими глазами видел — перевернётся или не перевернётся? Вот что страшно, — валяюсь я мёртвый, оскаленный, — это я-то, ведь я себя с трёх лет помню, и меня — нет, а всё на свете продолжает итти своим порядком? Это непонятно. Неправильно. Должно всё перевернуться, если я умер. С 914 людей убиваем и мы привыкли, — что такое человек? Приложился в него из винтовки, вот тебе и человек. Нет, Мстислав Сергеевич, это не так просто. За семь лет свет разве не перевернулся? Как шубу — кверху мехом — его вывернули. Это мы когда-нибудь заметим. Так-то. Я знаю — в смертный час мой, — небо затрещит, разорвётся. Убить меня — свет пополам разодрать. Нет, я не падаль. Я ночью, раз, на возу лежал, раненый, кверху носом, — поглядываю на звёзды. Тоска, тошно. Вошь, думаю, да я, — не всё ли равно. Вше пить-есть хочется, и мне. Вше умирать трудно, и мне. Один конец. В это время гляжу — звёзды высыпали, как просо, — осень была, август. Как задрожит у меня селезёнка. Показалось мне, Мстислав Сергеевич, будто все звёзды — это всё — я. Всё — внутри меня. Не тот я — не вошь. Нет. Как зальюсь я слезами. Что это такое? Да, смерть — дело важное. Надо по-новому жизнь переделать. Человек — не вошь. Расколоть мой череп — ужасное дело, великое покушение. А то — ядовитые газы выдумали. Жить я хочу, Мстислав Сергеевич. Не могу я в этой темноте проклятой… Что мы стоим, в самом деле?..